Глаза наполняет сладкое нежно-лимонное солнце и, чуть
ослепляя, стекает мне на колени, торчащие из мелкой теплой воды. Вода сильно
цветет и полна водорослей, от чего кажется мягкой и густой. Оглядываясь по
сторонам, я вижу ритмично растущие стволы деревьев, напившиеся из пряного
болота и довольно раскинувшие ветви с сочной округлой листвой. Ко мне
подплывает, покачиваясь, желтый экзотический плод, я беру его в руки и поднимаю
глаза. Чуть поодаль, согнувшись молчаливым вопросом, купая подтянутые лодыжки в
воде, выжидают два африканца – молодой мужчина и молодая женщина и вскоре
начинают спрашивать меня на чуждом мне языке. Произнося «извините» я складываю
руки ладонями друг к другу, но грозящее внутреннее чувство заставляет отринуть
жест и поднять их вверх на манер сдающегося. Нашедшие меня в зарослях прелых кувшинок
наперебой повторяют отпущенное мною слово, каждый раз фонетически его видоизменяя,
словно подгадывая, обтачивая звучание под одно из отверстий, образуемых словами
их диковинного языка. Наконец, слово падает в одну из смысловых прорезей и
негры остаются довольны, кивая головами, они уверяют своими действиями, что
бояться мне нечего. Разгибая промокшее тело, я устремляю вниз потоки воды, с
веселым и громким журчанием они оставляют мою одежду налипшей и гнетущей тело.
Но вскоре в пруду остается и одежда, роднясь с плоскими и
толстыми листьями кувшинок, а я соглашаюсь на прогулку по тихому озеру, что внезапно
обнаруживает себя немного в стороне. Спустя
еще пару мгновений двое африканцев с легкостью понимают русскую речь и удивляют
практически полным отсутствием акцента. На мои сомнения они кивают
отрицательно, просят не бояться, не смотря на всё мое неумение плавать, но
вскоре я жалею, что согласилась на водную прогулку, уставшие ноги и руки
отказываются действовать, и африканец вынужден то и дело подставлять блестящее
на солнце плечо моей ослабшей руке. Молчаливое и густое, как кисель, озеро
оборачивается Волгой, а мы – в самой середине её бурого неспокойно-холодного
разлива. Толщи воды грозно перемещаются и несут нас, вмурованных, вниз по
течению. Мои спутники не видят перемены и продолжают резвиться в воде, в то
время как я, находя себя многократно уменьшенной и истощенной, молчаливо ухожу
ко дну, закручивая над головой столбы сине-бурой воды. Африканец ныряет за
мной, на поверхности я вижу грозовые облака и снова тону.
Спустя какое-то время, словно очнувшись, я нахожу реку
успокоившейся, но всё ещё столь же быстрой. Я вспоминаю детство: моторную лодку
отца и семейные речные прогулки, пикники на острове посреди Волги и рыбьи
головы, смотрящие на меня из котелка с ухой белесыми вываренными глазами.
Память остается где-то на крутом островном пляже, а я изо всех сил стараюсь
плыть в направлении берега.
Темно. Сырая, стянутая напряжением кожа обнаруживает холод
начинающейся осени. По берегу, массируя хлюпающий песок черными рыбацкими
сапогами, прохаживается охранник. Рука со вскинутым на плечо автоматом придает
ему задорный и смелый вид. Он охраняет вход в деревню, охраняет каменную стену
укрепления, по которой струится дождевая вода. Я стараюсь незаметно выбраться
из реки, пресмыкаясь по ветреной её ряби и ловя языком острые дождевые
капли. Каменная набережная в паре метров
от меня делает изгиб, густо обрамленный тенью и населенный сырыми ивами; пряча
меня, ивы щедро облепляют побелевшие от холода ноги и дрожащий живот острой
намокшей листвой и липкой грязью. Кажется, спасение не далеко: стена теперь
более походит на бетонный скат, исчезает
её мрачная отвесность, и я обнаруживаю на ней ливнёвку – небольшой
желоб, тянущийся с самого верха, весьма странной конструкции, в нем словно
проделаны маленькие случайные ступеньки.
Глаз замечает другого охранника наверху. Две ветви,
перекрестясь, не могут скрыть меня, выбравшуюся и согнутую теперь под страхом
обнаружения, и, видя недоумение на лице этого сутулого мужчины в грязно-желтом просевшем
от влаги ватнике, я в немой просьбе качаю головой и прижимаю указательный палец
к губам. Он настроен категорически, и еще пару мгновений оба мы выжидаем в набрякшей
тишине, а потом, нарушив оцепенение, подгибаясь от долгой больной усталости,
твердые ноги уносят меня в промозглую темноту преследования.
