Я далеко не сразу
вспомнил этот сон. Первое, что я вспомнил – это свою отрубленную голову, после
чего, как по цепочке, восстановился весь сон до ресторана. Причем я чувствую,
что перед рестораном было что-то еще, но вспомнить это не могу.Итак, первое, что я припоминаю – это большой ресторан с
летней площадкой, причем все это находилось внутри еще большего здания, границы
которого терялись где-то вдалеке и меня мало интересовали. Но я это понял,
потому что над летней площадкой вместо неба была прозрачная поликарбонатная
кровля. В этом ресторане у меня свидание с какой-то красивой девушкой, которую
я плохо запомнил, как и разговор с ней. Гораздо больше меня заняло плохое
обслуживание – очень долго к нам не подходил официант, да и не только к нам, а
и ко всем посетителям ресторана. Тем не менее, все посетители терпеливо и
смиренно ждали. Один я от скуки начал носиться по ресторану, громко шутить с
персоналом и с некоторыми посетителями. Наконец, какая-то дама в сером
попросила у меня чаю. Я ей со смехом ответил, что я не официант, на что она
строго сказала, что по моему поведению можно подумать, что официант. Меня это
здорово обидело, я тут же перестал шутить и вернулся к своему столику, причем
очень вовремя – к нам подошла официантка (
Екатерина
Васильевна – сотрудница нашей фирмы в реальности). Официантка двигалась от
стола к столу, как инспектор ГИБДД по площадке ТО, принимая заказы и, как я
понял, тут же их выполняя. Приблизительно, как девочки с тележками с горячим
чаем и обедами на оптовом рынке, но без тележки. Поэтому нужно было быстро
делать заказ, ибо следующий ее приход ожидался очень нескоро. Но что-то мне в
ее обслуживании не понравилось, и я резко сменил милость на гнев, начав
ругаться такими оборотами, которые я сейчас и не воспроизведу. Официантка
ударилась в слезы, перевернула на меня тарелку с каким-то холодным супом и
стала жаловаться на плохие условия работы. Я слегка оттаял и посоветовал ей
устроиться на службу в нашу десантную часть, с недавних пор переведенную на
контрактную основу и нуждающуюся (почему-то) в гражданском обслуживающем
персонале.
После этого я как бы вспоминаю свое недавнее посещение
десантной части и разговоры с бойцами. Основную часть дня солдаты и офицеры
заняты на тренировках, стрельбах и т.п., а вечером у них выдается свободное
время, которое они, как правило, проводят в бане, после которой пьют чай. Им
такой распорядок жизни очень нравится, особенно то, что баня находится через
дверь от помещения для распития чая, где к их приходу со стрельб гражданская
обслуга готовит все необходимое для чаепития и отдыха. Бойцам даже позволяется
ходить по казарме в одних семейных трусах.
После этого я оказываюсь втянут в обсуждение какой-то
военной операции. Передо мной карта континента, как в компьютерной стратегии.
Очертания континента и близко не похожи на земные. Я узнаю, что Японцы заняли
устье какой-то стратегически важной реки, текущей через всю западную часть
континента и впадающей в океан на юге, и теперь будут контролировать весь
Запад. Мне, как и другим, это очень не нравится, и я предлагаю отбить крепость,
которую огибает эта река севернее расположения Японцев. Крепость тоже занята
Японцами, однако я настаиваю на том, что стены крепости невысоки и всех
обороняющихся можно будет легко выбить, обстреляв внутренний двор из подствольных
гранатометов. Для этого потребуется всего лишь небольшой отряд наших
десантников-контрактников. В итоге, как автор идеи, я сам оказываюсь на
передовой и, в числе прочих солдат, штурмую эту крепость. Крепость оказалась
очень маленькая – не больше сотки площадью и окруженная трехметровыми стенами,
над которыми торчат головы врагов в железных шлемах. Почти как в «Дневном
Дозоре» Бекмамбетова. Никаких автоматов с подствольниками у нас нет. Мы
вооружены дурацкими арбалетами, стреляющими заточенными отравленными
деревянными колышками. Враги вооружены ими же. Впрочем, выясняется, что в
умелых руках даже такой арбалет – эффективное оружие. А у меня руки умелые,
иначе и быть не может. Через какое-то время я обнаруживаю, что могу стрелять и
без помощи арбалета, одними пальцами – так быстрее. Неудобно только то, что
отравленные колышки заточены с обоих концов, и я несколько раз колю себе пальцы
даже через защитные дерматиновые перчатки, но это совершенно мне не вредит. То
и дело слышны предсмертные крики поймавших колышек из арбалета, причем радует
то, что, вопреки всякой логике, со стен криков доносится гораздо больше, чем со
стороны наступающих, то есть нас. Периодически бой затихает, мы прижимаемся
вплотную к стенам, любопытные головы в шлемах осторожно пялятся на нас со стен,
причем я замечаю, что количество обороняющихся не уменьшается. Но мне это
безразлично, я нахожу самую любопытную голову, стреляю в нее, и бой
продолжается с новой силой.
В какой-то момент этого затянувшегося боя происходит
следующее малопонятное явление. Бой останавливается, я обнаруживаю под ногами
не просто землю, а пол, инкрустированный огромными красивыми рубинами,
выложенными в какой-то еще более огромный красивый узор. Раздается громкий звук
включившегося древнего механизма и рубины под ногами начинают раздвигаться и
рассыпаться на множество мелких осколков, которые формируют новый узор. Самое
страшное, что я (как и остальные, похоже) чувствую сквозь подошву, что мои
ступни рассыпаются вместе с рубинами, на которых я стою. Я не могу больше
ходить, хотя внешне ноги остаются целыми. Это повторяется пару раз.
Бой, наконец, прекращается. Крепость мы так и не взяли,
однако с чувством выполненного долга идем отдыхать до завтра (я уже опять могу
ходить). Но тут выясняется, что я предатель. На этом настаивает какая-то
женщина, входящая в состав нашего отряда. Малопонятно, почему именно я
предатель, но я с этим не спорю. Меня необходимо казнить. Я это понимаю, мне
страшно, но я держусь хладнокровно. Эта женщина даже приставляет к моей шее сзади
нож – что-то среднее между мачете и грузинским кинжалом. Кожей шеи я чувствую,
что нож, ко всему прочему, сувенирный, а потому лезвие у него совершенно тупое,
к тому же держит она его обратным хватом. Я прекрасно понимаю, что таким
образом она не сможет мне отрубить голову, по крайней мере, с первого раза, и
от этой перспективы становится совсем неприятно. Поэтому я прошу, чтобы голову
мне рубил какой-нибудь десантник. Доброволец тут же находится. Я даже
припоминаю, что мы с ним вроде бы знакомы, и это успокаивает.
Когда моя голова отделяется от тела, я совершенно не
чувствую боли. Чувство удара по шее – и темнота, я в небытии. Я радуюсь про
себя, что вот, все совсем и не страшно. Но сразу после этого я начинаю
чувствовать свое обезглавленное тело, которое завалилось ногами кверху на
диван, стоявший рядом с местом казни и – отдельно – голову, которая валяется
под диваном. Еще я чувствую неконтролируемые конвульсивные попытки то ли
вздохнуть, то ли сглотнуть. Кровь почему-то почти не течет. Я понимаю, что я
это буду ощущать еще несколько минут, пока мозг не умрет от гипоксии, и это
портит общее впечатление от казни. Такие приливы сознания повторяются еще пару
раз, после чего я окончательно погружаюсь во мрак, на чем сон заканчивается, но
просыпаюсь я далеко не сразу.
