балкон в родительской квартире. грязное предгрозовое небо
выхожу. договорились с другом в клуб. троллейбус делает петлю через разделительную и высаживает меня на моей же стороне на тротуаре у киоска лотто. снова топаю на остановку. на противоположной стороне, как когда-то, опрокинувшийся на левый бок троллейбус через улицу тянет ко мне извивающееся щупальце: в агонии, или схватить. подходит третий троллейбус: этот мой: жигуленок с "рогами".
сажусь на заднее сиденье. водитель: бритый мужик лет 30.
куда?
на Сретенку. и денег-то нет, да с Ромкой договорился, неудобно.
к себе бы позвал.
не додумался.
и дальше не менее содержательно.
вот я уже на переднем сиденье. между нами 2 бутылки пива, едва початые, с пеной, но прикрытые крышками. вождение в нетрезвом. нетрезвый расслабляется, вытянув конечности, спиной к дороге. протягивает мне пиво: скоро уже.
в тумане вырисовывается улица: сретенка-не сретенка, а то ли тверская, то ли вообще ямская. в гондоле с салоном, воспроизводящим вип-дизайн "копейки", плывем по неширокой реке-улице в туман. по берегам коряги, нависшие мертвые деревья. на закат. на корме-багажнике кудрявый мальчик: тихая улыбка. в руках щепочка - руль. рядом со мной, на носу М. и негр невысокого роста, одет неброско, ботинки из серо-коричневой замши.
ты кто? спрашиваем мальчика
Ханон. [Харон?] зеленые ноты ed. Peters: Hanon
тот самый? удивляемся. Этюды? "Жизнь Бетховена"? "История Европейской музыки первой половины 19 века"? все ты написал?
это я ещё только напишу, когда вырасту: загадочно улыбается. но это я.
приехали. перекрестье эстакад: одна под другой. помесь Котельнической набережной (без высотки и церкви) и моста у Белорусского вокзала (за вычетом вокзала). внизу где-то река, пыльная набережная. на мосту двухэтажные рассевшиеся бесхозные домики: стены, окна вымазаны в грязно-зеленый, узкие тротуары вдоль. зебра и пешеходный светофор с человечками.
где был бы вход с моста на Белорусскую-радиальную - совковая "Пельмешка".
М. изъявляет желание подкрепиться. начинаем спуск, и лестница уже - часть интерьера модного книжного магазина. поглаживаю макушку книжного стеллажа: "история европейской музыки первой половины 19 века" Ханона в суперобложке без глянцу: том в полтыщи страниц. внизу вращающиеся стойки с ExLibris'овскими томами Кено. модная девушка на лестнице кому-то вверх: звони, только у меня теперь номер другой, питерский!
снова на мосту. снова голодны. меня возмущает сама мысль о "Пельмешке", но М. настаивает. за стеклянной дверью темновато, порожняя витрина-прилавок. негр дергает дверь: закрыто: пинает ее замшевым ботинком: обозначить раздражение, не более.
передо мной, как из земли, бомжиха. розовое платье с глубоким прямоугольным декольте. кожа на лице и груди, под крапчатой грязью, мерзко-розовая, поросячья. лицо испитое до половой неопределенности: мужебабье. нахально хрипит: требует.
пошла на ...! не стану с тобой разговаривать!
отворачиваюсь, а она снова грудью напирает:
гляди, говорит, на свою смерть!
глядя в другую сторону, с деланым безразличием любуюсь, как группа городских уродов перебегает дорогу на зеленый: львиные лица-маски без выражения: прокаженные. с левого фланга девушка безнадежно маленького роста, кругленькая-пухленькая, лицо на уровне рта разделено отчетливо видимой бороздой на верхнюю и нижнюю половины: крохотный ротик-бантик. Все спешат по своим делам: это и странно: группа прокаженных держалась бы вместе. значит - просто обычные горожане.
Москва-столица, думаю. теперь уже сам рад укрыться в "Пельмешке". она открылась, и внутри все заливает мягкий свет: французская кондитерская! тортики с малиной, господа-дамы чинно едят прямо с прилавка. стараемся по возможности слиться с бомондом. бомонд недружелюбно оглядывает нас и с остервенением набивает рты и распихивает сласти по карманам: полная кондитерская неописуемо грязных бомжей в плащах и цилиндрах.
