Старый отель

Доброе утро, Фемм! Ты как то говорила о "Настоящей женщине". Конечно же, ни "таких", ни иных настоящих женщин я нигде не видела, ни ты, ни я оными не являемся, более того - настоящих женщин не бывает вообще. Ибо каждый пионер нашей необъятной родины знает: Настоящий человек - мужчина, летчик и без ног. А все остальные - искуственные. Но тем не менее ты вызываешь у меня глубокое эстетическое восхищение, о муза Эдни Уорхола, о истинная героиня нашего времени, выбравшая себе нелегкую роль медиума нашей нелегкой для психики эпохи. В отличие от Мифа, который является всего лишь адептом, отчасти клиентом, отчасти чернорабочим глобального лохотрона Масс-Культа, названного Пелевиным "Оранус, или ротожопие", ты - одно из его непосредственных воплощений. "Буржуазность", непобедимая буржуазность, которую пытались физически уничтожить чекисты в подвалах Лубянки, морально дискредитировать молодые, нахальные и прекрасные парижские студенты 68 года, растворить во всепоглощаюещей любви дети цветов и насмерть занудеть стркутуралисты - воставала вновь и вновь, превращала идеи своих противников в новые идеи для легкой промышленности, интерьеров своих кабаков, а уличные беспорядки повышали объемы продаж и доходы страховых компаний. О, Великая Буржуазия, ты жиреешь не только на чужих, но и на собственных бедах! Ты сама - источник Буржуазости, горячей, как гейзер, густой и плотной, как нефть или прошлогоднее варенье. Ее неподражаемая фактура чуствуется и в шизоидно-педантичном перечислении цен на детали гардероба, и в страстных "Красивых спектаклях", поставленных в лучших традициях очереди за колбасой эпохи ранней перестройки. Так давайте же полюбоемся ею, ею гранями и глубинами!
     На первый взгляд, эта субстанция поражает плотностью, "вещностью", сгущеностью - и лекостью одновременно. Однако это не плотность "старых" вещей. Постиндустриальной материи не надо сначала быть "природой", деревом, годами впитывающим токи земли и солнца, сваленным живописным лесорубом, прошедшим через заскорузлые руки плотника, твердые и гибкие одновременно, воплотившим в нем образы, ставшие результатом опыта многих поколений, живших на этой земле. За такую вещь не платили монетой из тяжелого и звонкого метала, из-за которой лилась кровь, которая вылеживала десятки лет в кованом сундуке и сыром гулком подвале. На ней никогда не умрет старый герцог, не родит долгожданного наследника молодая хозяйка.... Нет - главная и основная фактура современности - полимер. Созданный в лаборатории, рожденный на конвейре. Который можно сделать из всего - из песка, из воздуха, из дерьма и соплей, так и из золота и алмазов. А "Все" - как известно, "Ничто". Их сущность выражена в длинных, вязких молекулярных цепочках, напоминающих дурную бесконечность. Мировозрение современности в точтости копирует структуру полимера: оно не имеет точки отчета, не знает, откуда взялось и что было вначале, и способно принимать любую форму, создавая жутковатых гибридов. Бутылка водки принимает очертания автомата Калашникова, а новые штаны прикидываются заношенными лохмотьями, и подобные фантомы конверного производства навевают больше жути, чем босховские монстры. Чтобы как-то избавиться от ощущения собственной пустоты, не чувствовать себя огромным мыльным пузырем, способным скитаться по одному лишь капризу атмосферных фротнов, Буржуазности нужно обрести что-то основательное, громадное, тяжелое. Огромные суммы денег. Буржуа очень важно не просто быть одетым дорого, ему важно, чтобы все верили в деньги. Иначе он столкнется с вопросом покруче гамлетовского: чем топ за тысячу баксов существено отличается от маечки за три евро, кроме того, что сделан на другой конеерной линии того же хозяина? Он мечтает об астронамических цифрах, о стоимости своего костюма, превышающей расстояние от земли до Солнца. Но и деньги обманывают его - ибо приобретают ту же самую полимерную, тягучую и легкую структуру. Даже если дороги их вещи - дешевы сами капиталы, взошедшие на дрожжах дешевых вещей. Ведь чтобы фирма богатела - нужно, чтобы она продавала много дешевых одинаковых вещей. И вещи должны быть низкокачественными и быстро ломаться, чтобы покупали часто. Тогда Буржуазность прибегает к испытанному средству - словам. Армия скучающих журналистов, рекламистам и пиарщиков создает Мифы и Легенды для заурядных предметов широкого потребления и общего пользования, убеждая, что во флаконе не духи, а Очарование и Тайна, что в пачке масла - Уют и Счастье, а в пачке порошка - Морозная Свежесть. Однако слова, лишенные смысла, подвержены инфляции и превращаются в доксу. Именно это и вынуждает Буржуазию на постоянную покражу у своих противников: кожаную куртку - у коммисаров, джинсы и живописные лохмотья - у хиппи, деловой костюм и стиль "Унисекс" - у суфражисток. Однако конвеерное производство и реклама так быстро способны протушить даже самую свежайшую идею, что буржуазия снова задыхается под волной пустоты, поверхность которой сверкает лаком и блестками, и гребень ее украшен пеной из топиков за три евро, маленькими телефончиками с ярко-синей подстветкой и сладко шуршащими фантиками от чупа-чупс.
    Я готова снять шляпу пред Окончательно Победившей Буржуазностью. Но победитель великодушен - отчего же так мало оного великодушия в речах твоих, Фемм, ее полномочный представитель? Отчего же ты так ненавидишь этих толстых и нищих испуганных жаб, как будто они могут украсть не только твой бумажник, но и твое тело? Отчего такая тоска пронизывает каждый знак препинания твоих комментов, сравнимая с тоской Евы Браун в светлый праздник Девятое мая? От того, что ни одной манекенщице еще не удалось стать манекеном. Буржуазность не столь гуманна, как революция. Она не убивает своих детей - она оставляет их жить, и в один прекрасный день они остаются наедине со своей обычной, бесплатной и "доморощенной" плотью, имеющей нехорошую особенность стареть и умирать. Никакой, даже самый наидорогущий салон красоты не сможет остановить время. И в один прекрасный день лучший пластический хирург земного шара скажет тебе: "Уважаемая Харлампия Дермидонтовна! Я не могу сделать из шестидесятилетней женщины семнадцатилетнего подростка, ибо я не дьявол и не господь бог, а всего лишь доктор. Если вас это так тревожит - поговорите с психотерапевтом, и займитесь, что ли, внуками, дачей - где она у вас там? На лазурном берегу? Вы бы лучше артрит свой подлечили".
    Как ты будешь жить дальше? Пустишся долгие, нудные воспоминания, будешь утомлять подрастающее поколение своими старыми победами над давно умершими экс-любовниками не меньше, чем нынешние ветераны достают своими долгими речами о том, как воевали и работали в колхозе при советской власти. Набросишся на какую-нибудь голеснастую, веснушчатую внучатую племянницу в стоптанных кедах: "Разве так должна выглядеть женщина? Я в твои годы ЛЕТАЛА на пятнадцатиметровых каблуках!", на что получишь ответ: "ага, бабушка. От того у тебя такие уродливые артритно-варикозные ноги!". Тебе нечего будет ответить ей - не то же самое ли ты бросаешь сейчас старым и толстым? "Какой мерой меряешь..."
     Лет через шестьдесят (желаю искренне как можно дольше!) я принесла бы на твою могилу венок из бумажных цветов, сделанных из страниц глянцевых журналов. Если твое здоровье окажеться крепче моего - встречу тебя там, приняв тот облик, в котором тебе больше всего хочется меня видеть. Старой, толстой, с седыми корнями - чтобы хоть как- то нейтрализовать хинин твоего отчаяния. А если бы я была богом... Я бы райском саду построила бы тебе старый отель, из моих ангелов получился бы замечательный персонал, но они не смогли бы злится и вожделеть. Поэтому населить его пришлось бы чертями в виде роскошных мужчин и злых и некрасивых женщин - чтобы тебе не было скучно. Иногда я бы плакала о тебе - разумеется, маскируя свои слезы под майские грозы и июльские грибные дожди. Может быть, в один прекрасный день запах мокрой земли и листвы, лучи солнца в ласковых струях и зарницы на свинцовом горизонте излечили тебя от глянцевых фантомов, и ты захлопнула бы дверь старого отеля, и пошла бы куда глаза глядят. Тогда я превратила бы тебя в утреннюю звезду, или в фею, которая дарит красоту девочкам в колыбелях, превращала гадких утят в лебедей, побрасывала кошельки под ноги нищим старушкам и без всякой опаски чем нибудь заразиться тискала маленьких котят.