Я тут как то неосторожно заявила в коментах, что эротических снов не снится. Видимо, подкорка решила произдеваться надо мной: вослед за "Сандунами" теперь вот это... Однако, стоит ли считать "эротическим" сон без всяких физиологических ощущений, хоть отдаленно напоминающих о сексе? Юнгианцы скажут - нет, вот я и поместила его в "Мистику".
Картина первая. Чинно-благопристойная такая гостинная, в которой за белой крахмальной скатертью поят жиденьким и гаденьким чайком меня и мою подругу боевую. В реальности таковой не наблюдаеться: жгучая брюнетка лет сорока. То есть, в реальности подобных приятельниц много, но эта ни с кем конкретным не ассоциировалась. Собирательный образ такой. Хозяева: въедливая и властная старушенция и ее сын где-то в районе полтинника. (явно под каблуком у матушки). Они нас грузят беседой о духовности, соборности, православии, самодержавии и народности - грузят и грузят, грузят и грузят. И нам становиться все тяжелее и тяжелее и тяжелее. В конце-то концов мы начинаем едко отбрехиваться. Старуха смотрит на меня ярым оком и произносит нечто вроде: "Откуда ты вообще, такая бездуховная, падшая и развратная молодежь?" Тут меня прорвало. Я встаю, и городо ответвую такой примерно речью (скорее всего, был полный бред, но суть по послесонным ощущениям была примерно такая): "Откуда я? Я - из двадцатого века, у нас была великая эпоха, я - с парижских баркад и лос-анжелесских хипейских коммун, я - из Керуака и Мориссона, я - из молодежных бунтов и сексуальных революций, нас водила молодость в сабельный поход, нас бросала молодость на кронштадский лед, я серая моль я летучая мышь!". В процессе прогона я залазию на стол и приплясываю на крахмальной скатерти, а благородное семейство мечеться по комнате, вопя и сшибая стулья.
Картина вторая. Видимо, меня-таки повинтили. Темный и просторный подвал с лабиринтом всяких перегородок, из маленких пыльных окошек под ссамым потолком льется скудный серый свет. Всюду - мешки с овощами. Стоят какие-то топчаны-нары, на них пыльное тряпье. Контингент: на одних нарах двое пьяных леших режуться в азартную игру. На полу мальчик лет 8-ми из сталинского деткого фильма (короткие штанишки на помочах, гольфики, ботиночки) играет с каким-то хламом. Остальные - невнятные тени из царства Аида. Дверь открываеться, и входит Джин из одной старой западной экранизации Алладина. Лысый, в одной ярко-красно набедренной повязке. Весь - как будто перемазан в саже и машинном масле. А точнее, выкупался в нефти: жирно блестит, буркалами вращает и дым из ноздрей пукает, как и положенно джинну. Ходит средь нас, и кого-то высматривает. (Видимо, провинившихся здесь приносят в жертву оному джину). И тут я вижу в процесе фейс-контроля он стал темно зеленым - и меня озаряет. Я подхожу к мешку, и начинаю наворачивать точно такие же зеленые огурцы - свято веря, что от потребления этого овоща становлюсь для него невидимой. И правда: я спокойно выхожу в дверь и бегу вверх по лестнице. Бегу, бегу, лестница длинная, обшарпанная и кривая, освещенная тусклым электрическим светом. На площадке слышу, что меня преследуют, склоняюсь в пролет, и обнаруживаю, что оный джин стал ярко-морковного цвета, и наяривает за мной, сильно разозленный. Но на площадке тоже мешок! Разумееться, с морковкой! Я прячусь за мешок, хрумчу морковью - и, как и следовало ожидать, преследователь проскакивает мимо. Но он уже догадался, в чем подвох! В конце лестницы он опусаеться на четвереньки и обнюхивает ступени. (следы, разумееться, ищет!). Но я не растерялась. Тихонько поднялась, выбрала в мешке самую огромную морковину (как раз с милицейскую дубинку, которой я тут недавно кому-то грозила), подкрадываюсь сзади - и основательно, методично его оной сельхозпродукцией содомирую. Дух огненной стихии не оказывает ни малейшего сопротивления, и застывает в позе магометанина, преклонившего ниц пред аллахом. В конце концов я заталкиваю морковь целиком. После чего он встает, принимая прежний облик: прокопченый Хоттабыч в молодости! Но весь его облик излучает почтение и покорность: "Слушаю и повинуюсь, Господин и Повелитель!". Йес!!! Но сначала выведи меня отсюда. Мы выходим на улицу, стоят дивные вечерние сумерки, и я опьяняюсь ощущением всемогущества. Теперь я раскулачу Ходорковского, высосу всю ближневосточную нефть, займу место Путина, развяжу третью мировую войну и построю коммунизм во всем мире. А потом удалюсь на необитаемый остров в Карибском архипелаге, где буду купаться в неге и роскоши и предаваться излишествам: обжираться и не толстеть. Кстати - это можно начать уже сейчас.
Картина третья. Буржуазный цивильный ресторан с теми же самыми белыми скатертями. Швейцар хотел было не пустить, в плавках, мол, нельзя, а несовершеннолетним (!!!) тем более... Наверное, он был испепелен или превращен в жабу: ибо мы с джином благополучно вошли и сидим вот за столиком. Толстые обыватели нашего городка перешептываються в трепете и ужасе: я, мол, подчинила "Хозяина города". Тут я замечаю, что джин-то мой уже не лысый. На голове его - нечто вроде черного плохо приклеенного парика, изготовленного сапожной иглой и овечьими ножницами из конского волоса. Изображающего прическу перуанских крестьян. "Ой! Неужели это я тебя так плохо подстригла?". Тот улыбаеться - нет проблем, мол, сейчас устраним. Встряхивает головой, и обзаводится длинным и густым черным хайром. И не только: он превращается в индейца, похожего на Нободи из "Мертвеца". Дон Хуан собственной персоной, а то и сам дух Мескалито. Дивлюсь я сему, и на том просыпаюсь.
Ну, и что сие означает?
