Умершая,2

Ну, вот, я знала, я чувствовала, что сон не простой.
(Медв, ...может, если бы прочел... назвал бы этот сон, конечно, “вещим апостериори”, т.е., вообще  “НЕ вещим, ибо задним числом при желании можно найти признаки чего угодно в чем угодно”),
но я привыкла уже получать от своего бессознательного такие вот предсказывания событий, облеченные в иносказательную форму, мне не сразу поддающуюся...
И только после свершившегося я вдруг как-то понимаю – ах, вот оно!
А самым важным (если бы я осознала это раньше, насколько было бы проще, черт побери!), главной подсказкой, как принять это неминуемо надвигающиеся событие, была общая тональность сна, то, о чем я робко пыталась сказать в комментариях – ощущение жизни во мне! Во мне - невидимой и мертвой для других.
Длинное вступление. Для читающих. А вы не читайте. Думаете, легко срывать прилюдно очередную маску откровенными признаниями?
Все что дальше – для меня, смотрящей сны. Это лишь очередная кропотливая работа. А для чего ж еще я завела этот дневник? Растолкую, разложу по полочкам и .. перестану, наконец, мучиться бессонницей...
Понятно (теперь понятно!), что все это – о работе:
“здание, где я работала”,  “служебный телефон”, “человек набирает номер, но .. или нет связи, или линии перегружены”.
А связи нет, потому что в реале я в отпуске, и  вот уже 5 дней отключен мой мобильник, чтоб при всем желании, на связь со мной никто не вышел.
Почему? Потому, что ... они не знают еще, что я уже – не та. И, как оказалось, они уже знали в этот момент, что я уже для них “умерла”.
“величественное, подсвеченное прожекторами, здание театра” – что иное, как не однобоко освещенное в сумерках сознание моё, где я – даже не актер на сцене, я всего лишь зритель, да, к тому ж, оставляющий свою одежду в “боковых”  гардеробах. И я помню, что не испытываю во сне особого желания вернуть оставленные одежды, не бросаюсь в толпу, просто знаю, что она там.
Что есть одежды? У Т.Лобсанг Рампы в его  “Шафрановых одеждах” есть удивительное объяснение, примерно такое:
“Прежде люди ее не носили, поэтому не было предательства, потому что один человек всегда видел ауру другого. Понемногу одежда стала украшением, отличающим человека от его соплеменников.
Примечательно, что люди всегда неохотно расстаются со своей одеждой, они помнят, ... боятся, что кто-то может узнать об их мыслях. Это и есть признак вины, которую обычно прикрывают превратно истолкованными понятиями чистоты и невинности”.
Похоже, какие-то одежды я все же сбросила. Я уже не такая, какой была когда-то, меня не узнают те, кто знал меня раньше.
Но 30-го я включаю-таки телефон. И первый звонок – с работы. Секретарь сообщает, что 31-го в 10 утра я должна быть у босса. В 10.30 меня уволили, сократили должность.
 “что-то происходит со мной... И я чувствую, как меня несут, волоча мое тело по земле, и голоса из темноты, те, что запыхавшись, тащат меня куда-то за плечи, устало говорят о том, что я умерла” .
Они еще не знают, что я – уже другая. Что в той трухе, которой хотят набить меня, как чучело, я чувствую вкус свежей травы. Я – живая! Я одна из искалеченных в этом пансионате, но я летаю! И душа моя, моё богатство, светится огненной силой!
И мне совсем не жаль, что той, прежней, умершей они заготовили гроб.

Я целый год искала выход. Я мучилась сомнениями и угрызениями совести, выгодные предложения срывались, не начавшись. И лишь тогда, когда я поняла, что я – другая, умершая и восскресшая, выход нарисовался сам собой.
Конечно, я рада, и конечно, мне больно. Было б легче, наверно, там, в кабинете, осознай я сон чуть раньше. Но отголоски его, наверняка (а что ж еще?), помогли мне повернуть русло этого пренеприятнейшего разговора в свою сторону. И выбила-таки для себя  “пару сотен и чуть витаминов”, чем не только себя удивила.
И с сердца снята тяжесть отвественности за принятое решение.
И – все-таки жаль ...